«Княжна Мери»: произведение, которое никогда не надоедает
На днях в сто первый раз перечитывала отрывки из «Княжны Мери».
Интересно, любит ли кто-нибудь это произведение так же сильно, как я? А Печорин кому-нибудь симпатичен? Лично мне он не просто симпатичен: я его обожаю. Как и самого Лермонтова. И не надо говорить мне, что он был «не очень хорошим» человеком – я это прекрасно знаю, так как в своё время тщательно изучала личность и творчество.
Не очень хороший, да… Но ведь давно известно, что мы любим людей не за те или иные абстрактные добродетели, от которых нам лично ни тепло, ни холодно, а за то, что они дают конкретно нам. А мне повести Лермонтова всегда поднимают настроение и дают пищу для работы ума. И лермонтовское чувство юмора мне ужасно близко… собственно, это и есть моё чувство юмора, которое, к сожалению, не все люди понимают. Открою страшный секрет: мы с Михаилом Юрьевичем, если верить авторам исследований по соционике, одного соционического типа!) Но мне проще, поскольку я женщина, а мужчине с энергетикой мотора «Гамлета» жить сложнее… Хотя Лермонтов был очень сильным мотором «Гамлетом», сумевшим развить даже слабые функции своего соционического типа.
А «Княжна Мери»… Когда я читаю это гениальное произведение, всегда сокрушаюсь, что Лермонтов так рано ушёл из жизни. Без сомнения, из него получился бы один из самых незаурядных прозаиков 19 века. Собственно, он уже из него получился, только талант не успел раскрыться в полную силу.
Размещаю кадры из старого фильма, снятого Исидором Анненским в 1955 году, поскольку новый смотрела лишь урывками. Тем более что старый, на мой взгляд, безумно хорош: такая блистательная актёрская игра, такие типажи!
А теперь – мои любимые строчки из «Княжны Мери»:
«Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою».
«Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство — было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться».
«В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные».
«Княжна хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают».
«Я утаил свое открытие; я не хочу вынуждать у него признаний, я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои поверенные, и тут-то я буду наслаждаться»…
«Мы вышли вместе с Грушницким; на улице он взял меня под руку и после долгого молчания сказал:
— Ну, что?
«Ты глуп», — хотел я ему ответить, но удержался и только пожал плечами».
«— Ты с нею танцуешь мазурку? — спросил он торжественным голосом. — Она мне призналась…
— Ну, так что ж? А разве это секрет?
— Разумеется… Я должен был этого ожидать от девчонки… от кокетки… Уж я отомщу!
— Пеняй на свою шинель или на свои эполеты, а зачем же обвинять ее? Чем она виновата, что ты ей больше не нравишься?..
— Зачем же подавать надежды?
— Зачем же ты надеялся? Желать и добиваться чего-нибудь — понимаю, а кто ж надеется?»
«Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла в самом деле грозный вид. Я рад, что княжна больна: они сделали бы ей какую-нибудь дерзость. У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!»
